Вот прошло 40 дней со смерти Солженицына. Душа уходит куда-то далеко-далеко. И оттуда она нас будет лицезреть и будет ощущать какими-то странными путями.
Что я думаю, когда в разговоре поминается Солженицын? Во-первых, сразу видится огромный масштаб личности. И хорошо, что Матушка-Россия может родить и великолепного физика и замечательного жулика и великого полководца, гениального актера, изувера, философа, писателя, даже маклера... Россия-мать создает такие фигуры – ахнешь! А потом смотришь на дела, плоды.
Солженицын, на мой взгляд, если коснуться отрезка его жизни на Земле, не попал. Он оказался не в своих санях. Он и в роли писателя выступил неплохо, но он не писатель. Как мог быть великим сыщиком Достоевский, от его внимания не ускользали самые тонкие психологические нюансы. Куда там Шерлоку Холмсу! Или Лев Толстой – это кафедра, указка, мел. Шолохов – это лошади, поля, жаворонки, ему даже крыша над головой была не нужна. И вот Солженицын – это всё-таки истинный контрреволюционер, подрывник и ментор. Он одновременно Столыпин, Милюков, Пуришкевич, Троцкий... В его фигуре по отсекам можно увидать их всех.
Что предлагал Солженицын? Он всегда был супротивник. Он говорил, что советы, коммунисты построили не то. Что надо вернуться в земство, а это значит — вернуться В НЕРАВЕНСТВО. Он постоянно сваливался в колею политики. И не всегда удачно.
У меня никогда не возникало мысли прочитать своему ребенку в детстве хоть бы страницу из Солженицына. Я даже Чехова и Бунина охотно дочке читал, но не Солженицына. У Солженицына проза вся крепко пригнанная, как патроны в патронташе – четко по калибру. Он словесность использовал как популяризатор исторических переломных событий, как страстный и увлекающийся исследователь, и, наконец, как теоретик-переустроитель существующего мирового порядка.
Ему удобней было работать не с устным, поскольку монотонен, а с письменным словом. Когда говорят «писатель Солженицын», то непременно добавят – политический, общественный деятель. Некоторые утверждают даже, что он победил СССР. Я согласен, он что-то подкапывал, разрушал, громил… Но потом-то он приехал и заявил, что ельцинское правление – это мерзость.
Еврейскую тему в исследовании «Двести лет вместе» он прошел очень аккуратно, словно с миноискателем. Если бы он там наделал ошибок, то евреи бы по всему миру подняли хай и гвалт. В этой книге Солженицын горевал о «повышенном участии евреев в русской революции 1917 года». Вот эта фраза на все времена!
В 1994 г. я был в переполненном БКЗ на его встрече с красноярцами. Смотрел на него с недоверием, с интересом. Чувствовался его нажим и наступательность. Часто он терял рисовку, заводился, отвечал на вопросы, искренне сердился. Я видел, что это человек русский, со своими страстями. После встречи я позвонил Проханову и сказал, что Солженицын – настоящий волк, он не травоядное, а истинный хищник.
Место Солженицына в нашей истории никем и никогда не будет занято. Пусть уходит на Суд Божий. А мы станем изучать его опыт, спорить либо соглашаться с ним, но чаще спорить.
К великой жалости, Солженицын, подобно Сахарову и Ростроповичу, понанёс немало мусора на могилу СССР. Успокоим его уходящую душу: ВЕТЕР ИСТОРИИ БЕЗЖАЛОСТНО РАЗВЕЕТ ВСЁ НАНОСНОЕ.
(Из ответа на вопросы Павла КЛАЧКОВА, обозревателя газеты «Наш Красноярский край»).
ЖИЗНЬ, ПРОЖИТАЯ ВО ЛЖИ И НЕНАВИСТИ, ЗАСЛУЖИЛА «ОСИНОВЫЙ КОЛ» В ОТВЕТ НА «ДЫШЛО В ГЛОТКУ»
Владимир БУШИН (Москва)
Утром 4 августа, в понедельник, позвонил Александр Проханов, сказал, что умер Солженицын, попросил к утру следующего понедельника написать статью для «Завтра». Я согласился, хотя в голосе его не заметил ни дрожи, ни слёз.
Газеты ещё не пришли. Включил телевизор. Скорбящие лики Никиты Михалкова, Владимира Лукина, Алексея Германа, Юрия Любимова, Александра Сокурова... Как на подбор. Элита. VIP.
Заглянул в Интернет. Удивился единодушию. Конечно, первым делом:
— De mortuis aut bene, aut nihil.
Но потом понесло:
— Кто помои теперь на родину лить будет?
— О! Таскать их не перетаскать...
— О мертвых либо хорошо, либо ничего.
— Вот ещё бы о Сванидзе – ничего.
— О мертвых либо ничего, либо хорошо.
— Скажи мне что-нибудь хорошее про Гитлера или Чикатилу.
— О мертвых либо ничего, либо правду. Он сам при жизни вволю поглумился и над живыми и над мертвыми.
— Поносил не только Ленина и Сталина, но лгал и о великих писателях от Пушкина до Максима Горького и Шолохова.
— Не обошел враньём и Толстого, и Достоевского с его каторгой. Издевался!
— Умер сразу после Дня десантника. И был десантником-диверсантом, заброшенным в наш тыл.
— О мертвых либо хорошо...
— Что, смерть сразу всё искупает? Мерзавец живой или мертвый – всё равно мерзавец.
— Он всё-таки из антисоветчика в русофоба не превратился.
— Антисоветчик-русофоб. Это закон.
— Не совсем так. Русофоб-антисоветчик.
— О мертвых либо...
Неисповедимы пути Господни. И случилось так, что моя жизненная стезя не раз соприкасалась и даже пересекалась со стезёй новопреставленного Александра Исаевича Солженицына.
Так, ещё в январе 1945 года мы были недалеко друг от друга: 48-я армия 1-го Белорусского фронта, в которой служил он, вторглась в Восточную Пруссию из района Цеханув с юга, а моя 50-я 2-го Белорусского из района Августов-Осовец — с юго-востока. И с тех пор до дней нынешних... Мой путь на дачу как раз через Троице-Лыково, еду и всегда думаю: здесь за воротами дома 2/2 по 1-й Лыковской улице на пяти гектарах лесисто-болотистой местности, окруженных спиралью Бруно, обитает Титан...
Известный властитель дум Владимир Бондаренко сейчас уверяет: «На свете не так уж много пророков. Их часто не любят и даже ненавидят. Их боятся и им завидуют... Я одним из первых написал о нём в «Литературной России», стал переписываться с ним, когда он жил ещё в Вермонте». Ну, это не совсем так. Тут достопечальное явление раннего склероза. Во-первых, главное пророчество Солженицына состояло в долдонстве о том, когда он жил в США, что Советский Союз вот-вот сокрушит Запад. И что же мы видим? Где пророк? Кто пророк? Во-вторых, первыми лет на пятнадцать раньше Бондаренко, ещё в 1962 году, сразу после выхода в «Новом мире» повести «Один день Ивана Денисовича», о ней одобрительно написали Симонов, Маршак, Бакланов, автор этих строк и другие.
Да, приветливо, даже восторженно его встретили многие известные писатели, помимо главного редактора журнала Твардовского и его друга Лакшина, критика. А Шолохов будто бы даже просил Твардовского поцеловать от его имени успешного дебютанта. Я же сначала выступил со статьёй в ленинградской «Неве» об «Одном дне», а потом — об всём, что к тому времени он напечатал в «НМ», была моя статья в воронежском «Подъёме». С этого завязалась переписка ещё в ту пору, когда будущий пророк обитал в Рязани. В таких случаях властитель Бондаренко Василий Иванович гневно восклицал: «К чужой славе хочешь примазаться?!».
«А когда вернулся, — продолжает тот, — пригласил к себе и долго расспрашивал о России». Это естественно: ведь Бондаренко может сказать о себе словами Фомы Опискина: «Я знаю Россию и Россия знает меня». Но Опискин – плод фантазии Достоевского, а этот – вот он рядом – живой, то да сё говорящий, то да сё пишущий, туда-сюда бегающий.
«Иногда он звонил мне, пугая жену, — ведь это всё равно, что позвонил бы Гоголь или Пушкин». Действительно, кого не испугает звонок с того света: «Можно позвать Владимира Григорьевича? Я хочу пригласить его в гости. Ему понравится у меня».
«Горжусь знакомством с ним!». Прекрасно! Пророк, должно быть, тоже гордился и должен бы дать премию, но почему-то не дал. Неужели из-за недостаточной, на его взгляд, антисоветскости юного друга?
16 ноября 1966 года на обсуждении в Союзе писателей «Ракового корпуса» мы встретились, познакомились, встречались и позже, когда Пророк уже ходил в дефицитной пыжиковой шапке и отливавших перламутром штанах. А в мае 1967 года он прислал мне с назидательной припиской, что негоже, мол, отсиживаться, и свою известную экстремальную цидулку Четвертому съезду писателей СССР. Дня за два до съезда ко мне в «Дружбу народов», где я тогда работал, как шестикрылый серафим, явился словно только что кем-то помятый Наум Коржавин. Он предложил подписать коллективное письмо членов Союза писателей с просьбой к съезду дать слово жертве культа. Почему не дать жертве? Я всегда был демократ. Пусть скажет словцо. Подписал. Нас оказалось 80 человек. Юного Бондаренко или уже тридцатилетнего Распутина среди нас не было.
Да, встретили новобранца, не подозревая, что это Меч Божий, с распростёртыми объятьями. Но время шло и многие вчерашние хвалители отшатнулись, отвернулись, а иные и прокляли. Не только Симонов, решительно отвергший роман «В круге первом» («слепая злоба»), а потом и вздорный вымысел Солженицына о Фёдоре Крюкове как об авторе «Тихого Дона»; не только Г.Бакланов и я, но и сам Твардовский бросал ему в глаза: «Если бы печатание «Ракового корпуса» зависело только от меня, я бы не напечатал»... «Если бы пьеса «Олень и шалашовка» была напечатана, я написал бы против неё статью. Да и запретил бы даже»... «У вас нет ничего святого»... «Ему ..ут в глаза, а он — Божья роса!». Всё это именно как Божью росу сам он в своём «Телёнке» и предал гласности (стр. 69,144, 174–175). Шолохов как раньше особенно бурно приветствовал, так теперь резче всех и проклял: «Болезненное бесстыдство!». Это Меч Божий публиковать воздержался.
ПОТОМ СТАЛО ИЗВЕСТНО, что давно отвернулись от Солженицына и осудили даже школьные друзья – Николай Виткевич, Кирилл Симонян, его жена Лидия Ежерец (она у нас в Литинституте читала курс по современной западной литературе), которых он во время следствия по его делу назвал своими единомышленниками-антисоветчиками. О Наталье Решетовской, первой жене, тоже преждевременно зачисленной им в единомышленники, я уж не говорю. Он сам «отвернулся» от неё на пороге старости. Отвернулись ещё и те, кто вместе с ним сидел, а это тот же Виткевич, Лев Копелев, Сергей Никифоров – прототип Роди из «Круга». Прототип напечатал в «Нашем современнике» беспощадные воспоминания «Каким ты был, таким ты и остался». Нельзя забыть и Ольгу Карлайл, внучку Леонида Андреева. В 1965 году её отец Вадим Андреев тайно вывез на Запад микрофильм романа «В круге первом» (а мы, телята, спустя уже год после этого обсуждали его в ЦДЛ!), в 1968 году её брат Александр вывез «Архипелаг ГУЛАГ» (вот оно, всезнающее и всемогущее КГБ! Вот он, колпак, под которым задыхался Титан!), а сама Ольга с мужем по просьбе романиста почти пять лет возились с переводом и с организацией издания этих книг на Западе. И что же? Оказавшись там, Солженицын обвинил супругов Карлайл в намерении нажиться на издании его книг. Они вынуждены были защищаться. В 1978 году в США и во Франции вышла книга О. Карлайл «Солженицын и тайный круг». Теперь она издана и у нас. Книга кончается так: «Не одни мы стали жертвами солженицынской ненависти. Вадим Борисов, Иван Морозов из издательства ИМКА-пресс тоже изведали её в полной мере» (с.174). Как видно, Ольга Вадимовна не знала, что совсем не старый Борисов умер, как не знала и о других жертвах.
Примечательно, что ведь отвернулись от Солженицына или прокляли его не только советские патриоты по идейным и литературным соображениям как антисоветчика с апостольскими задатками (Шолохов, Симонов, Симонян и др.), но и люди, очень близкие ему по антисоветским убеждениям (супруги Копелевы, супруги Карлайл, Бакланов — друг Рейгана и Сороса, и др.), — тут уж оказалась непереносима просто его человеческая суть.
НЕЗАДОЛГО до преждевременной кончины Александра Солженицына было много чёрных знамений: небывалое наводнение в Восточной Европе и в Германии, затмение солнца, убийство инкассатора в Москве, в Троице-Лыково (это на западной окраине Москвы), по рассказам очевидцев, курочка ряба три раза прокукарекала петухом, что, как известно, всегда шибко не к добру... И как было не насторожиться, не поберечься? Нет, великий писатель продолжал работать над своим очередным 30-томным собранием сочинений. Хотя уже были 3-, 6-, 8-, 10- и 20-томные. Мало! А ведь его «Архипелаг», переизданный тиражом всего в 4 тысячи экземпляров, лежит в магазинах вот уже второй год даже в Москве, в самом центре.
Такая глухота к знамениям тем более удивляет, что Александр Исаевич всегда был человеком мистически чутким. Однажды получил он письмо, пригляделся, как всегда, зорко, настороженно и вдруг с ужасом увидел приклеившийся к конверту волосок. Чёрный вьющийся волосок! Что бы это значило? Не угроза ли какая? Вот, мол, оставим от тебя один волосок... А другой раз у него вдруг зазвонил будильник, много лет уже не ходивший. Наверняка тоже какой-то знак свыше! Трепет прошёл по всем его членам... А почил он в Бозе как раз в ночь с 3 на 4 августа, т.е. между Днём инкассатора и Днём железнодорожника. Видимо, и в этом скрыт какой-то великий мистический смысл ...
Смерть Солженицына, как это не редко бывает, ярко высветила кое-что и в фигуре самого покойного, и в людях, так или иначе с ним связанных, и даже в более широкой сфере.
Тут начать следует, видимо, с «Литературной газеты», главной писательской трибуны. В номере, вышедшем 6 августа, в день похорон, помещён большой портрет усопшего и краткое прощальное слово Валентина Распутина. Всё это под общим заголовком «Неустанный ревнитель». Ловко, как, допустим, «Неутомимый почитатель». Ведь такие слова требуют дополнения: ревнитель чего — общего блага? просвещения? поп-музыки? Почитатель чего – чтения? живописи? пива? Редакция в ущерб русскому языку деликатно уклонилась от ясного ответа, но ясность тут же в полной мере внесли помянутый прозаик Валентин Распутин, поэты Инна Лиснянская и Юрий Кублановский, артист Евгений Миронов — все лауреаты Солженицынской премии.
Суть их небольших статей определяют речения такого рода: «Могучая фигура... великий талант... мерило гражданского подвига... Он так много и хорошо сказал, что теперь только слушать, внимать, понимать... Я скорблю вместо со всем народом... великий писатель, великий человек... Ещё не одно столетие будут читать его пророческое слово... Его смерть – знаковое событие, как смерть Достоевского или Толстого... Беда общенародная... Он открыл глаза русским и Западу на природу тоталитарного режима... Масштабы его прозы не сравнимы ни с чем... Меня поражало его простодушие, идущее от чистой и доброй души...».
Ничего нового тут нет. Правда, никто раньше не смог даже под микроскопом разглядеть у Солженицына простодушие, чистоту и доброту, как это удалось зоркому Ю.Кублановскому невооруженным глазом. А в остальном... В самом деле, ещё когда Могучая Фигура обреталась в штате Вермонт, например, Лев Аннинский писал в «Московских новостях» в связи с фильмом о нём Станислава Говорухина: «Великий Отшельник... Величие, очерченное молчанием, наполняет мою душу трепетом сочувствия и болью восторга... Классик: бородища, длинные волосы... Не учит, не пророчит – страдает. Как все...». Замечательно! Только (уж о страдании в поместье за океаном не говорю) о каком молчании речь? Отшельник не закрывал рта, то понося Советский Союз, то нахваливая Америку, то призывая Запад ударить по его родине да поскорей... В таком же, как солжлауреаты, духе говорили о нём раньше по телевидению и Эдвард Радзинский, Альфред Кох, Борис Немцов, Евгения Альбац... Они ещё и агитировали нас: «Читайте Солженицына! Штудируйте «Архипелаг!». Правда, ни один не утверждал, что обожает великого Отшельника «вместо со всем народом».
ПРИ ПОГОЛОВНОЙ их рутинности в помянутых откликах заслуживает, однако, внимания восторг, с которым В.Распутин возгласил: «Апостол!.. Одна из самых могучих фигур за всю историю России... Великий нравственник... Великий справедливец... Один бросил вызов огромной системе – и победил!». Победил «систему», т.е. Советскую власть, которая в числе несметных благ и талантов взрастила и самого товарища Распутина из иркутской деревни Усть-Уда, сделав его Героем Соцтруда, кавалером орденов Ленина, а потом — лауреатом 15 советских и антисоветских премий (на 2003 год + 5Х) и других советских и антисоветских наград.
Человек радуется уничтожению Системы, породившей его! Как будто сочинил новый стишок по мотивам известного В.С.Печерина, заменив у него только слово «Отчизну»:
Как сладостно Систему ненавидеть
И страстно ждать её уничтоженья...
Радостная мысль о том, что вот Справедливец один-одинёшенек пришёл, увидел Систему и победил её, принадлежит не Распутину, она многократно высказывалась раньше, это излюбленная мысль его почитателей, её разделяет и беспорочный Бондаренко, а пламенная Людмила Сараскина, его знаменитый биограф и друг, говорит даже так: «Солженицын создал себя с нуля, можно сказать, на пустом месте». Ну, вообще-то говоря, всё начинается с нуля. Минувшей весной у меня появились внук и внучка, а ведь раньше был голый нуль. Но Солженицын, явившись из нуля и стоя на пустом месте, потом всё-таки окончил университет, побывал на войне, посидел в лагере и только потом вдруг увидел огромную систему и сокрушил её.
Однако вот что заметил в «Советской России» Александр Бобров по поводу песнопений о Давиде, сразившем Голиафа: «Да, этот штамп часто повторялся в похоронные дни, но всё-таки возражу Валентину Григорьвичу: Запад и «пятая колонна» здорово помогли писателю в борьбе с системой». Да не только это, Александр. Начинать надо с Хрущёва и его Политбюро, с «Нового мира», «Советского писателя» и «Роман-газеты». А уж вслед за этим — многомиллионные тираж и гонорары на Западе. А Нобелевская и ворох других премий разве не поддержка? А свистопляска во всех СМИ? А провозглашение его то устами радзинских новым Толстым и вторым Достоевским, то устами кохов – новым Достоевским и вторым Толстым?.. Но вот вернулся он по приглашению Ельцина в Россию, побывал у него в гостях, выступил в Думе, но ещё вздумал пробурчать по телевидению что-то неласковое о Чубайсе, Гайдаре, реформах... И что? Бобров напоминает: Система сработала моментально – тотчас выставила его с телеэкрана. Вот тебе пять гектаров земли, блукай по ней из конца в конец и бурчи о чём угодно хоть с утра до ночи. Даже притронуться к себе Система не позволила.
«Его признала Россия, — уверяет, однако, наш Лауреат от имени России — Ни у кого, будь то самые знаменитые личности в искусстве, науке и политике, не было столь огромной прижизненной славы, популярности, как у Александра Исаевича». Такое заявление Героя (оставим в стороне учёных и политиков), пожалуй, можно объяснить затмением памяти, вызванным либо пароксизмом скорби по поводу смерти Апостола, либо приступом радости в связи с поражением Системы. Впрочем, может быть, просто не знает, какая прижизненная слава и популярность были у Пушкина и Толстого, у Горького и Шолохова, у Есенина и Маяковского, у Шаляпина и Лемешева, у Чайковского и Шостаковича да хотя бы и у Михаила Жарова да Николая Крючкова, у Любови Орловой да Марины Ладыниной, у Райкина да Шульженко... Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить, допустим, похороны Есенина и Маяковского (есть кинохроника) с той сходкой, что мы видели 6 августа в ритуальном зале Академии наук. Но возможно и такое объяснение: Герой-Лауреат принимает за славу и популярность шумиху и гвалт, визг и звон, что устроили вокруг Апостола сперва с благословения Хрущёва у нас, потом – на русофобском Западе, а в годы Ельцина и у нас, и на Западе. Да, вокруг Толстого, Горького, Шостаковича ничего подобного не было и не могло быть, ибо это непристойно, неприлично, не по-русски. А уж превозносить своего кумира за счёт всей русской культуры... Я бы за это лишил и Золотой Звезды и всех орденов Ленина.
В конце статьи Распутин ещё и приложил к своему Апостолу слова Пушкина: «Нет, весь я не умру...». Пушкин-то и впрямь не умер, несмотря на все старания Швыдких... И ещё Лауреат присовокупил: «Он так много сказал и так хорошо, точно сказал, что теперь только слушать, внимать, понимать». Странно. А при жизни-то неужто не внимал и не понимал? Похоже...
В «Литературной России» ещё и добавил: «Особый человек, особый...». Конечно, особый. По многим параметрам особый, начиная с 30-томного собрания сочинений и кончая хотя бы двумя поместьями по обе стороны Атлантики. Такого собрания нет ни у кого из ныне живущих на Руси, а два поместья, разделенных океаном, только ещё у Евтушенко, такого же особиста. Дальше в «ЛР»: «На него смотрели как на защитника России». Верно, смотрели: Бондаренко, Новодворская... Кто ещё? И защитником родины он был особый – с ножом за голенищем, по выражению Владимира Лакшина.
«Он первый сказал о сбережении народа, после него этот вопрос подхватили многие». Ну, уж это, извините, Лауреат, такое же неуважительное превознесение своего кумира за счёт других, как в вопросе о славе, – Пушкина и Горького. Не другие и многие подхватил его великую мысль, а он лишь бубнил то, о чём эти многие ещё лет за 10 — 12 до него писали в газетах, говорили на митингах, орали в уши президентам, министрам и депутатам. Частенько выступая в «Правде», «Советской России» и «Завтра», вы, уважаемый, могли бы знать, что и эти газеты с 1992 года, когда ваш Справедливец прохлаждался за океаном, постоянно писали о вымирании народа, — именно тогда оно началось. Как часто печатались там хотя бы статьи, а потом выходили брошюры и книги по «этому вопросу» доктора исторических наук, известного демографа Бориса Сергеевича Хорева – царство ему небесное!— умершего ещё в 2003 году. А держали ли вы в руках «Белую книгу» Сергея Георгиевича Кара-Мурзы? Как убедительно и гневно, со ссылками на официальные документы, с диаграммами и графиками говорит он о том же самом — о вымирании — простого люда, больше всего — русского. Или, по-вашему, бить во все колокола о вымирании это совсем иное, чем сказать о «сбережении населения»? Ваш Нравственник (кстати, слово звучит как название профессии: полярник, пожарник)... Ваш профессиональный Нравственник просто как поднаторевший литературный умелец ловко сформулировал «этот вопрос» вслед за другими и с вашей помощью стал изображать себя первопроходцем. Это его излюбленный приёмчик. Да ведь тут и не требовалось семи пядей во лбу: вымирание России происходит на глазах всего мира.
Видимо, тут Распутин платил долг покойному, который при вручении ему своей премии объявил, что и он первопроходец: дескать, в повести «Живи и помни» первым написал на запретную тему — о дезертире, и притом с симпатией. На самом деле даже во время войны эта тема вовсе не была запретной, о дезертирах ещё тогда писал, например, Александр Довженко — «Отступник», а позже и Юрий Гончаров (Воронеж), и Евгений Винокуров (Москва), и Анатолий Знаменский (Краснодар), и Чингиз Айтматов... И, разумеется, не с симпатией, а с гневным осуждением. Нет симпатии и в повести Распутина, наоборот, он показал, какой страшной трагедией обернулось дезертирство – гибелью и жены и ребёнка дезертира, но антисоветскую похвалу Солженицына он, видя у него в руках конверт, молча принял.
А теперь и вот до чего договорился: «Люди знали, ощущали, что пока Солженицын рядом – в обиду не даст, за всех заступится». И небо не обрушилось!.. Да хоть один пример – за кого заступился? Не заступился даже за своих единомышленников, когда их наказывали, судили и сажали: ни за власовца на фронте (об этом дальше), ни за Бродского, ни за Синявского... Он сам признавал: «Я много раз имел возможность кричать». Так в чём же дело? «Нет, слишком мала аудитория»... Когда пребывал на вершине популярности, был выдвинут на Ленинскую премию, встречался с Хрущёвым, беседовал с секретарями ЦК и министрами, ему однажды министр охраны общественного порядка (было такое министерство) в личной беседе предложил по выбору поехать в любой лагерь и посмотреть, как живут заключённые и голодают ли, как он утверждал в «Архипелаге». И вот его решение: «Кем я поеду? Я не занимаю никакого поста. Я жалкий каторжник... Я отказываюсь». А Толстой не спрашивал и не думал, кем он поедет, а садился в бричку и ехал в голодающую Бегичевку устраивать там за свой счёт столовую, ибо он действительно занимал высокий пост – был великим писателем земли русской... Когда бросили в тюрьму Эдуарда Лимонова, я 10 июля 2001 года написал Нравственнику: «Помогите! Вы же с президентом чаи распиваете...». И не ворохнулся. Как, впрочем, и лауреат Шолоховской премии христолюбивый гражданин Ридигер.
Так смерть Солженицына до конца высветила Распутина, мультилауреата всех времён.
(Продолжение на 2 и 3-й стр.).
ЖИЗНЬ, ПРОЖИТАЯ ВО ЛЖИ И НЕНАВИСТИ...
(Начало на 1-й стр.).
Н.В. Смирнова спрашивает его в Интернете: «Неужели это вы из-за премии?». Нет, Нина Васильевна, вы ошибаетесь. Премия – это 2000 год, а ещё за десять лет до этого Распутин тиражом в 500 тысяч, т.е. едва ли ни на всю страну, возглашал: «Солженицын – избранник российского неба и российской земли. Его голос раздался для жаждущих правды как гром среди ясного неба... Великий изгнанник... Пророк...» (Наш современник, №1”90).
Как видите, дело глубже: во взглядах Мультилауреата и Справедливца много общего. Так, они оба считают Октябрьскую революцию «подлой». Мало того: первый, будучи членом Президентского совета при Горбачёве, публично восхищался его мудростью даже на пятом году правления, когда всем было ясно, что это предатель (Славянский вестник, №7–8, май 1991). Но это было давно, а нынешней весной Валентин Григорьевич вместе с другими антисоветчиками — В. Крупиным, И. Золотусским, С. Ямщиковым, священником Хадановым — обновил, подрумянил свой антисоветский лик: подписал декларацию, в которой В.И.Ленин объявлен «душителем прогресса» (Завтра, №10, март 2008). Как Солженицын мог не дать премию столь ретивому адепту!.. А сам, если по причине замшелости оставить его проклятия Октябрьской революции, то полезно вспомнить хотя бы, как он не так уж давно защищал кровавого предателя Ельцина, заявив, что расстрел парламента был «естественным и закономерным». И восхищался им: «Русский, очень русский...». Есть основания полагать, что за это и получил поместье в Троице-Лыково.
Вы, Нина Васильевна, спросите лучше Распутина, как при всём этом, в частности, как, считая Ленина «душителем прогресса», он до сих пор не отказался от орденов его имени. Право, Марк Захаров, публично сжегший партбилет с изображением Ленина на обложке, выглядит здесь предпочтительней. По крайней мере никакого лицемерия и всё ясно. А этот? Активно печатается в «Правде», которая начинается с орденов Ленина и Октябрьской революции, и в то же время поносит и Ленина и революцию! Господи, есть ли предел лицемерию и многоликости этих нравственников и справедливцев...
На другой странице «Литгазеты» – отклики президента, патриарха, председателей обеих палат Совета Федерации — Сергея Миронова и Бориса Грызлова, министра культуры Фурсова, а также иностранных вельмож — Николя Саркози, миротворца, Ангелы Меркель и отставного Жака Ширака. Разумеется, не обошлось без очередного объявления усопшего Совестью Нации. Это сделал, как и полагается, министр культуры, возможно, по поручению президента. Ну, здесь всё тоже в духе Коха-Распутина-Радзинского.
Но нельзя не заметить, что некоторые из помянутых плохо знают то, о чём пишут. Так, патриарх уверяет: «Он вынес все тяготы войны, неправедных судов и лагерей». Во-первых, ваше Святейшество, Нравственник «вынес» далеко не все тяготы войны. Вначале-то он и сам уверял: «Четыре года моей войны...». Но ему напомнили, что и вся-то война четырёх лет всё-таки не длилась, а он лично пробыл на фронте полтора с чем-то последних года, которые были несравнимы с первыми двумя, и к тому же врагов разил в таком роде войск, что к нему раз десять приезжал погостить школьный друг из соседней армии и даже — любимая супруга аж из Ростова-на-Дону. Вот вдвоём с супругой они и несли свою долю тягот... Во-вторых, ваше Святейшество, Справедливец решительно не согласен с вами, будто над ним был учинен «неправедный суд». Правда, сперва в «Архипелаге» он опять же писал, что угодил в лагерь «за одно то, что остался жить». Но ему фронтовики врезали: «Полно брехать-то. После войны нас миллионы «остались жить». Уличённый в жульничестве, Апостол признал: «Я не считаю себя невинной жертвой. К моменту ареста я пришёл к весьма уничтожающему выводу о Сталине. И даже мы с моим другом составили документ о необходимости смены советской системы», а «содержание наших писем давало по тому времени полновесный материал для осуждения». По тому военному времени — полновесный... Словом, ваше преосвященство, Солженицын уже тогда на фронте явил себя как едва ли не полный ваш единомышленник. А Сталин – неужели не знаете?— был тогда подобно Медведеву Верховным Главнокомандующим сражающейся Красной Армии. Так в чьих же интересах был «уничтожающий вывод» о нём офицера Солженицына, как и документ о «необходимости смены режима»? На кого это работало?
Далее читаем: «Ему выпало немало испытаний, и он всегда принимал их с христианским смирением». Смирением? Представьте себе, совсем наоборот. Оказавшись в лагере, А.С. слал многочисленные письма протеста и просьб о пересмотре дела, о помиловании или сокращении срока и Генеральному прокурору, и в Президиум Верховного Совета, и маршалу Жукову, и Микояну. А уже на свободе выражал по разным личным поводам своё недовольство и негодование в письмах Брежневу, Черненко, Косыгину, Суслову, председателю КГБ Андропову, министру внутренних дел Щёлокову, министру культуры Фурцевой, писал даже патриарху – уж это-то вы должны бы знать... А ещё — и Всесоюзному съезду писателей, и сразу всем «Вождям Советского Союза», и в Московскую коллегию адвокатов... А однажды 250 писателей сразу получили от него письмо. Да кому он только не посылал свои богобоязненные протесты да христолюбивые проклятья! И всё это потом опубликовал (Кремлёвский самосуд. М.,1994), уверенный, что кому-то интересно.
ПРИШЛА ПОЧТА. В «Российской газете» на первой полосе — «Мир простился с Александром Солженицыным». На второй потише — «Россия простилась с Александром Солженицыным». Писатель Борис Екимов уверяет: «Его смерть колыхнула землю»... Я, признаться, не заметил, но Екимову виднее – он солженицынский лауреат. Вот когда сам Солженицын в краткий момент уже стариковского просветления написал: «Смерть Сталина – сотрясла!.. Казалось, он Явление вечное и не может перестать быть!.. И все понимали, что потеряли Величайшего Человека. От него получила вся страна Разгон в Будущее» — тут ни прибавить, ни убавить.
«Смерть Солженицына вызвала всплеск интереса к нему». Ну, так говорить на третий день после смерти несколько преждевременно: его книги годами лежат в магазинах и мало надежды на то, что им, «как драгоценным винам, настанет свой черёд».
Екимов рисует образ страдальца и горемыки: «Он смог обрести свой дом только под конец жизни». Что, лет в 85? И что такое «свой дом»? В детстве и юности он жил вдвоём с матерью, которая создала ему все условия, — чем это не свой дом? Потом женился, на средства матерей сняли комнату – ну, в некотором смысле это «чужой дом», однако же – с любимой женой, а недалеко мать и тёща. Какие тут страдания? Потом война. Как говорится, на войне как на войне, но – отдельная землянка, ординарец да ещё опять же любимая жена и школьный друг наведываются и сам за два года изловчился дважды побывать дома. Такого второго фронтовика я не знаю и не слышал о таком. Затем — лагерь, конечно, это чужой, или, как говорят гадалки, казенный дом. Но и там страдалец порой живёт в таких палатах, что не может нарадоваться. После лагеря вернулся к жене в Рязань, и с 1957 года лет пятнадцать течёт здесь, по его выражению, «тихое житьё» — в чьём доме? Да, это была квартира жены, и зарплата у неё, у кандидата наук и доцента, раз в десять больше его учительской, но кто же в семье считает это? Тут и дачка появилась... Потом — новая жена и вскоре после этого двадцать лет жизни в штате Вермонт. В собственном поместье с женой и тремя детьми! Уж это ли не свой дом? Наконец, пятнадцать лет жизни в роскошном троицелыковском монрепо. Что ещё надо? Вы, Борис Петрович, в своём Калаче-на-Дону, да ещё и на Пролетарской улице, и сотой доли не видели тех благ, коих вкусил ваш кумир.
Тут же, конечно, и статья Павла Басинского «Архипелаг Солженицын»: «великий писатель»... «великий гражданин»... «великие произведения»... «гениальная публицистика»... Конечно, конечно. Кто спорит? Но вот был ли он «самым знаменитым из живых писателей мира»? Думаю, Евтушенко с этим не согласится. Потому, видимо, и не пришёл на похороны. «Он много раз был на волосок от смерти: на войне, в лагерях, болел смертельной болезнью». Опять надо бы уточнить: на войне все на волосок, а в лагерях никакая смерть ему никогда не грозила, болезни же, как и раны, называются, сударь, смертельными, если приводят к смерти, а он умер от приступа стенокардии. «Он получил от Бога дар такого долголетия, какого не имел ни один из русских классиков». Что верно, то верно. Только надо бы уточнить: советская медицина тоже принимала в этом участие. Кроме того, возникает вопрос: почему до сих пор «остаётся ещё непрочитанным его «Красное колесо»? Великое же сочинение, гениальный роман, Книга Жизни, а уже лет двадцать прошло и всё не прочитано. Думается, тут гораздо более существенное отличие Солженицына от всех русских классиков: ни одна из основных книга ни одного из них не ждали такого срока для их прочтения, их читали сразу, о них спорили, они жили. Да ведь ещё и неизвестно, куда это «Колесо» покатится дальше и не мертворожденное ли это дитя?
Но Басинский считает нужным заметить: «Во время отпевания в храме яблоку негде было упасть». Да, вероятно. В храме, вмещающем человек двести...
НО ВЕРНЁМСЯ к «Литгазете». Примечательно, что в её похоронном номере почти две полосы посвящены обсуждению «проблемы мата в литературе». Владимир Даль даёт такие определения: «матерщина, матерность – похабство, мерзкая брань... матерный – похабный, непристойно мерзкий... матерник — похабник, непристойный ругатель». И вот в ходе великих демократических реформ, в результате, по словам патриарха, «развития социальной, культурной и духовной жизни в новой, обновлённой России» мы дожили до того, что мерзкое похабство гремит с экранов телевидения, со сцен театров, в том числе академического МХАТа, возглавляемого похабником Табаковым.
Защитниками и пропагандистами мата вслед за Жириновским выступили, разумеется, стихотворец-депутат Е.Бунимович, заслуженный учитель России, лауреат премии «За личный стиль (матерный? — В.Б.) в журналистике», и В. Ерофеев, в характеристике не нуждающийся.Первый заявил, что мерзость «нужно оставить для соответствующих ситуаций». Например? Ну как же, говорит, вот, забивая гвоздь, я саданул по пальцу. Как не матюгнуться!.. Да пожалуйста, если супруга не против, а дети этому рады, но какое отношение забивание гвоздей имеет к литературе? А в другой раз, говорит, милая моя мамочка послала куда подальше кого-то, по ошибке позвонившего нам по телефону. «Это было божественно... Я получил массу удовольствия». А папочка, говорит, профессор МГУ, «воевавший от первого до последнего дня», всегда ходил в штыковые атаки с матом наперевес.
Второй сказал : «Мы до сих пор народ архаический... Архаическое сознание мешает строительству нашей цивилизации, модернизации страны...». Вот начали бы все материться, дело модернизации пошло бы на лад. А я, говорит, «совершенно спокойно отношусь к мату». Но это притворство. На самом деле он в восторге от того, что при демократии можно где угодно и когда угодно материться: «Я считаю, что это красивые, замечательные слова... Я совершенно не думаю о реакции читателей. Мне надоело о ней думать». Утомленный гений...А уверен ли он, что читателю не надоело о нём думать?
Конечно, о Ерофееве можно бы сказать, например, так: му – ла, п — дюк, раз — ай, п — рванец, х – ос, х .. моржовый, е — й в стос и т.п. Но всё-таки лучше бы так: оглоед, ублюдок, хамло и даже — эскимо на палочке....
Невозможно понять Юрия Полякова, приглашающего в редакцию таких, как эти двое. Хотя бы уж из-за того, что они же и так не вылезают из телеэкрана да со страниц правительственных газет. Какая необходимость предоставлять им пространные площади ещё и на страницах «ЛГ»?
В этом обсуждении приняла участие Людмила Сараскина, упоминавшаяся биограф Солженицына, доктор филологии. Учёная дама почему-то уверена, что солдаты в армии, заключенные в лагерях и тюрьмах, их охрана «говорят только или почти только на матерном языке». Можно подумать, то она 25 лет отсидела в лагере, а потом столько же прослужила в армии. Но, во-первых, никакого матерного языка не существует. Есть «блатная музыка», «феня». Мат же лишь приправа к речи, убогое средство стилистической выразительности у того, кто обделен Богом чувством родного языка. Во-вторых, матерщинники есть везде, но это редкость. Во всяком случае так было в те знакомые мне годы, когда служил и сидел персонаж Сараскиной. Был у нас в роте шофер на радиостанции РСБ дядя Ваня Сморчков, москвич – единственный завзятый матерщинник на всю роту. А был ещё ездовый Вася Клоков, верующий. Он всегда умолял нас не материться в Бога, ибо, конечно, матерок порой вырывался и у других.
А дальше Л. Сараскина сказала о Достоевском и Солженицыне как о равных: «Оба (!) классика не пропустили матерщину в печать». Достоевский и попытки материться не делал, и в уме у него этого не было. А что касается Апостола, то приходится сказать: да, мата у него не было, но зато в его книгах навалом столь злобная, изощренная, совершенно осатанелая ругань, что омерзительней всякого мата. Неужели элегантная блондинка не заметила этого?
Вот для начала несколько образцов: жирный... разъеденный... лысый... вислоухий... мордатый... висломясый.... палканистый ... бездарь... плесняки... «новомирские» лбы... злодей косоглазый... злоденята... убийца... палач... Ну, это ещё цветочки апостольской элоквенции. Однако же они сыпались из его уст не в пространство по поводу удара молотком по пальцу, они адресовались вполне конкретным людям, в том числе многим советским писателям — живым и мертвым. А переводчикам Бургу и Файферу он бросал в лицо: «Проходимцы!». На Р. Паркера, ещё одного переводчика, орал: «Прихлебатель! Халтурщик!». На издателя Фляйснера топал ногами: «Лгун!». На всех вместе визжал: «Шакалы, испоганившие мне «Один день»!..».
Думаю, кто-то из братьев Сараскиной по разуму напишет скоро докторскую диссертацию и даст научный анализ, классификацию феноменального буесловия этого Апостола. Например, в «Телёнке» он то и дело гвоздит встречных и поперечных: кот!.. собака!.. сукин сын!.. отъевшаяся лиса!.. волк!.. шакал!.. баран!.. осёл!.. кабан!.. буйвол!.. и т. п. Эти эпитеты взяты из мира млекопитающих. А вот из мира рептилий: гад!.. змея!.. широкочелюстный хамелеон!.. пьявистый змей!.. И так Справедливец доходит до членистоногих и паукообразных: «разъяренный скорпион на задних ножках»! и т.п. И примите во внимание, это всё не в дневнике, не в личных письмах, как, допустим, резкое высказывание Ленина об интеллигенции в личном письме Горькому, а в книгах, выходивших сумасшедшими тиражами. Впрочем, то ленинское словечко и сама Сараскина употребляет запросто.
Пророк часто мог окрыситься и на людей, которых даже не знал, впервые встретил. Например, кого убил человек, названный им убийцей? Никого, это просто случайно встреченный незнакомый человек. А кто такой «злодей косоглазый»? Неизвестно. Он даже имени его не знает. А «злоденята»? Это дети неизвестного ему «злодея». Ну, так можно назвать и его сыновей – солженята. А какое злодейство они совершили? Рыбачили... Но и это не предел. Пророк так же ощеривается и брешет даже на людей, которые в чём-то содействуют ему, помогают. Например, на врача в Лефортовском изоляторе, который, разумеется, не имел никакого отношения к его задержанию, наоборот, выполнял свои обязанности «очень бережно, внимательно: разрешите, я вас посмотрю?». И всё-таки: «Мерзавец! Хорёк!».
Спросите, мадам, у Распутина: не противоречит ли хоть это его представлению о Нравственнике? Ведь в нём просто клокотала злоба, то и дело вырываясь со свистом, как пар из перегретого котла. Просто удивительно, как с кипящим котлом мизантропии в груди он не взорвался ещё в молодости, а прожил такую долгую жизнь.
Конечно, Л. Сараскина всё это видела и знает, но у неё же другая задача. Они накатала тысячу страниц жития, на каждой из которых прихорашивает и припомаживает своего любимца. Она делает это даже в тех случаях, когда он сам всё-таки признаётся в подлости некоторых своих деяний. Так, в «Архипелаге» он пишет, что на фронте «метал подчиненным бесспорные приказы, убежденный, что лучше тех приказов и быть не может... Посылал солдат под снарядами сращивать разорванные провода, чтобы только высшие начальники меня не попрекнули. Рядовой Андреяшин так погиб...(т. 1, с.171). Вот до чего доходило его лакейство перед начальством! Из-за страха перед возможным попрёком — всего лишь! — послал человека на смерть. Это для мадам непереносимо. И несмотря на то, что книга за 35 лет издавалась многократно, последний раз – совсем недавно, и всегда в ней был именно этот позорный эпизод, — она малюет совершенно иную картину, будто сама видела её: «Под огневым налётом на их ЦС (центральную станцию?) изрешетило осколками солдата Андреяшина». И как очевидец для достоверности добавляет: «Раздробило правую руку и оторвало правую ногу, он истёк кровью и умер, не доехав до медсанбата» (с.255). И любимец ни при чём! Не мог же он при всём своём пророческом даре предвидеть артналёт.
Л. Сараскина, разумеется, прихорашивает деяния кумира не только на фронте, но и в литературной жизни. Так, была у него пьеса «Олень и шалашовка». Он очень хотел поставить её в театре «Современник» и уже отдал главному режиссеру театра Олегу Ефремову. Но Сараскина уверяет: «Вопрос о постановке «Оленя» отпал сам собой». Как так – сам собой? Оказывается, «В.Лебедев, помощник Хрущёва, объяснил автору и режиссеру: это именно тот материал, на который в театр тучами полетят огромные жирные мухи, т.е. обыватели и западные корреспонденты». Так значит, не «сам собой», а в результате вмешательства Лебедева. Зачем же на глазах врать?
Но она и дальше врёт, но другим способом: умалчивает, что Солженицын сам обратился к Лебедеву с унизительной просьбой решить вопрос о пьесе. А тот 22 марта 1963 года докладывал шефу: «После встречи руководителей партии и правительства с творческой интеллигенцией в Кремле (7–8 марта) и после Вашей речи, Никита Сергеевич, мне позвонил по телефону писатель А.И.Солженицын и сказал следующее (судя по всему, это было записано на ленту. – В.Б.):
— Я глубоко взволнован речью Никиты Сергеевича и приношу ему глубокую благодарность за исключительно доброе отношение к нам, писателям, и ко мне лично, за высокую оценку моего скромного труда. Мой звонок Вам объясняется следующим: Никита Сергеевич сказал, что если наши литераторы и деятели искусства будут увлекаться лагерной тематикой, то это даст материал для наших недругов, и на такие материалы, как на падаль, полетят огромные жирные мухи.
Пользуясь знакомством с Вами, я прошу у Вас доброго совета, товарищеского совета коммуниста. Девять лет тому назад я написал пьесу «Олень и шалашовка»... Мой «литературный отец» А.Т. Твардовский не рекомендует передавать её театру. Однако мы с ним несколько разошлись во мнениях. И я дал её для прочтения в театр-студию «Современник» О.Н. Ефремову, главному режиссёру.
Теперь меня мучают сомнения, учитывая то особое внимание и предупреждение, которое было высказано Никитой Сергеевичем в его речи, и, сознавая всю свою ответственность, я хотел бы посоветоваться с Вами – стоит ли мне и театру дальше работать над этой пьесой.
Я хочу ещё раз проверить себя: прав ли я или Александр Трифонович. Если Вы скажете то же, что А.Т. Твардовский, я немедленно забираю пьесу из театра... Мне будет очень больно, если я в чём-либо поступлю не так, как этого требуют от нас, литераторов, партия и очень дорогой для меня Никита Сергеевич.
И Лебедев заключал: «Прочитав пьесу, я сообщил тов. Солженицыну, что по моему глубокому убеждению пьеса в теперешнем виде для постановки не подходит. Автор пьесы и режиссёр согласились и сказали, что не будут готовить пьесу к постановке». Какой чистый образец смирения!
И наконец: «А.И. Солженицын просил меня, если представится возможность, передать его самый сердечный привет и наилучшие пожелания Вам, Никита Сергеевич. Он ещё раз хочет заверить Вас, что хорошо понял Вашу отеческую заботу о развитии нашей советской литературы и постарается быть достойным высокого звания советского писателя» (Кремлёвский самосуд. М. 1994. С.5–7).
Писатель ну просто лобзает Генсека за отеческую заботу и божится, что ему будет очень больно, он терзается при мысли, что вдруг не оправдает доверие партии. А главное, ведь эту пьесу решительно отверг Твардовский: «Я бы её запретил», и Анна Ахматова сказала о ней: «Какая-то средневековщина!», но драматург не поверил двум большим художникам, даже «литературному отцу», и обратился за разрешением спора в ЦК, и вот только мнение цэковского чиновника заставляет его угомониться. Мадам Сараскина, верная идее прихорашивания своего героя, в необъятном сочинении о нём не нашла места для этого лакейского письма в ЦК. А мне он в ту пору писал: «Нам необходимо учиться видеть красоту обыденного». Какого «обыденного»? Да, конечно же, советского, иного не было.
Таким же прихорашиванием занимается и Владимир Бондаренко. Он тоже, как деревенский дурачок, пускает сладкие пузыри: «Александр Исаевич никогда не злился ни на кого и только мечтал о счастье народа». Только о народе, только о счастье... Истинно христианское смирение.
Но вот произошли два события: из Кремля намахали Хрущёва и Комитет по Ленинским премиям прокатил на вороных Солженицына, уже проткнувшего дырочку в пиджаке для для драгоценной медали...В своё время кто-то сказал: если бы в надлежащий час генералу Дудаеву нацепили на погоны к одной звезде вторую, то никакой чеченской войны не было бы. Не знаю... Но Солженицын с его уверенностью в себе как в «мече Божьем» забыть и простить такой конфуз просто был не способен. Во всяком случае именно с той поры всё и началось и переменилось...
Я опять заглянул в Интернет.
— О мертвых или хорошо...
— А неужели Познер и Сванидзе не знают, что Сталин умер?
— Видно, пророк считал, что любит народ.
— Жаль, Власова, Краснова и Шкуро повесили. Уж они бы рассказали, как любили русский народ.
— Пал как жертва культа личности – в собственном поместье.
— Тут колышек осиновый совсем не помешал бы.
— Так нельзя, товарищ. Он же мёртвый.
— Повтори вторую фразу раз тридцать.
— Его доконали два удара. Первый – в интернет-затее «Имя России» его не включили в список 50 знаменитых лиц. Второй — первыми там до последнего дня его жизни стояли Сталин и Ленин.
— Вот и кончился путь в 90 лет. А ведь мог бы ещё при рождении на пол грохнуться.
— Дурак ты, братец. Умер человек и умер. Или он тебе на х... соли насыпал? Что он плохого сделал?
— Что сделал? Выгляни в окно, включи телевизор.
— Солженицын – враг советского народа. Его нынешний вид самый приемлемый.
— О покойниках либо...
— Покойник сам развозил бочками г...о по адресам живых и могилам мертвых.
— Советский строй не нравился многим, но не обязательно же быть такой гнидой.
— Многие ли поклонники светоча почитали хотя бы «Архипелаг»?
— А ведь я долго верил и ему и Конквесту, пока не начал проверять.
— Спасибо, Александр Исаевич. Светлая вам память.
— Стоило запить на два дня, и на тебе — столько важных новостей! И кто же всё-таки теперь помои на родину лить будет?
— Подонков не любят нигде. Он был американским тараном против России.
Один предлагает объявить «Пятилетку скорби и траура». Другой хочет, чтобы на Лубянской площади поставили Апостолу церетелистый памятник, который угрожал бы одним кулаком «готическому зданию ЧК», а другим – Сандуновским баням как символу того, что черного кобеля не отмоешь до бела. Третий мечтает о сторублёвой купюре с изображением Апостола на одной стороне, Иуды – на другой. У четвертого мысль: во исполнение указа президента дать имя Солженицына улицам, на которых в Иркутске и Москве живёт Валентин Распутин. А кто-то хочет большего: переименовать Кисловодск, где покойный родился, в Солжеводск... Думаю, это надо знать и почитателям покойного, в том числе его лауреатам.
Сетовать на некоторые из этих высказываний было бы бесполезно и покойнику и его почитателям, если они помнят фонтаны его собственной злобности и клеветы по адресу живых и мертвых. На сей счёт немало мудрых речений: «Что посеешь, то и пожнешь»... Более того: «Посеявший ветер пожнёт бурю». Или даже библейское: «Каким судом вы судите, таким и вас судить будут»... Действительно, ведь чего стоит одно лишь такое извержение солженицынской злобы на человека, который не сделал ему ничего плохого, а просто оказался не по душе: «Дышло тебе в глотку, окочурься, гад!». Чем «гад» лучше «гниды»? Чем «окочурься» гуманнее «мог бы при рождении грохнуться на пол»? И притом нельзя забывать, что в нашей литературе ничего подобного потокам солженицинской грязной похабщины никогда не было. Вот где он, истинный первопроходец, родоначальник, сеятель, Колумб.
Как тут не вспомнить Владимира Лакшина, который долго нахваливал и защищал питомца «Нового мира», а потом всё-таки признал: «В христианство его я не верю, потому что нельзя быть христианином с такой мизантропической наклонностью ума и таким самообожанием».
Примерно то же говорил и много лет знавший Солженицына, вместе с ним сидевший Лев Копелев, мой сосед по этажу: «Весь пафос христианства устремлён к таким нравственным качествам, как любовь к ближнему, прощение, терпимость. Это основы христианства. И они не прельстили Солженицына». Мягко сказано: не прельстили...
Остаётся лишь добавить, что, когда Твардовский умер, времена переменились и вместо Хрущёва да Лебедева возникли Ельцин и Швыдкой, Апостол тотчас всем этим воспользовался: и «Шарашка» была поставлена в театре «Современник» у Юрия Любимова (потом и в кино) и «Пир победителей», от которого он в 1967 году отрёкся, признал «давно покинутым», появился на сцене Малого театра у Юрия Соломина. Вот вам, ваше Святейшество, и Юрьев день!
ОБСТОЯТЕЛЬНЕЙ, пронзительней и красочней всех писал о смерти Солженицына «Московский комсомолец». Ещё бы! Нельзя не признать, что ведь на покойника иногда и врали, но больше-то и яростней всех — как раз «МК». Чего стоит антисемитская статья Марка Дейча «Бесстыжий классик», на которую тот ответил юдофильской статьёй «Потёмщики света не ищут» — залповым огнём сразу в «Литературке» и «Комсомолке». Теперь главный редактор Гусев хотел это замазать. И уж так старались, доходили до таких подробностей! Перечислили всех явившихся на похороны: президент, премьер, Ю. Лужков. Е. Примаков, С. Говорухин, С. Юрский, Б. Ахмадулина с мужем по фамилии Мессерер... Почему-то не упомянули В. Бондаренко, ведь его покойный так любил, может, и сейчас в гости ждёт, самовар поставил. Сообщили даже, что в штате Вермонт у него осталось поместье в 51 акр, а здесь — в 5 гектаров, это, кажется, в два раза больше. Кох, Никита Михалков, Радзинский, Лукин, Новодворская, Сокуров, обер-похоронщик Немцов почему-то не пришли. Знать, разлюбили. И то верно — зачем он им теперь-то нужен?
А уж заголовочки-то в газете! «Как уходил классик» (редакция)... «Один день без Ивана Денисовича» (И. Боброва, первое перо «МК»)... «Мы даже не понимаем, насколько обеднели» (артистка И. Чурикова)... «Смерть не монтируется с его именем» (поэт А. Вознесенский)...
Если за некоторые заголовочки заглянуть, то можно увидеть нечто удивительное. Так, А. Вознесенский, великодушно предав забвению тот печальный факт, что покойный о нём когда-то сказал «деревянное ухо, деревянное сердце», сейчас напечатал давно написанный стишок, посвятив его памяти усопшего. В своё время, говорит, опубликовать было невозможно, однако я исхитрился и напечатал в подборке, никто ничего не заметил. Стишок, к сожалению, так себе и никаких примет почившего в нём обнаружить не удаётся. У знаменитого поэта тут опыт. Вот так же в 1958 году юный Андрюша напечатал в газете «Литература и жизнь» стишок «Корни и крона» памяти Толстого по случаю 130-летия со дня его рождения, а спустя сорок лет объявил, что это о Пастернаке, чего тоже при публикации никто не заметил. Так вот опыт, приобретенный полвека тому назад по случаю дня рождения, теперь пригодился по случаю дня смерти. Что ж, ведь он ещё когда признался:
Нам, как аппендицит,
поудалили стыд.
Правда, это сказано не совсем честно: никто им не удалял — сами друг другу удаляли. И первым тут был опять же Пророк – сам себе удалил совесть вместе с грыжей ещё в лагере.
Вера Копылова озаглавила свою статью «Когда погребают эпоху». По случайному совпадению моя статья в «Завтра» тоже была озаглавлена этой строкой Ахматовой. Но я-то рассчитывал, что читатель знает всю строфу:
Когда погребают эпоху,
Надгробный псалом не звучит.
Крапиве и чертополоху
Украсить её предстоит...
Вот такой крапиве, такому чертополоху, что я привёл из Интернета. А на что, называя Солженицына «эпохой», рассчитывала Копылова? Они привела две первых строчки и благоразумно замолчала, видимо сообразив, что дальше для почитателей «эпохи» будет обидно... Но и это было неуместно: псалом-то как раз и прозвучал: там было чуть не с десяток ли священнослужителей.
Н. Дардыкина, заслуженный ветеран «МК», если не ошибаюсь, ещё с тех времён, когда я, студент, там печатался, озаглавила свою статью «Гомер нашего времени». Оказывается, так сказал Иосиф Бродский. Ну, правильно. Кто же, как не Гомер! А разве сам Бродский не Гомер? Разве это не он написал? —
Встала из мрака младая с перстами
пурпурными Эос...
ТОЛЬКО ЧТО-ТО НЕ СЛЫШНО, ЧТОБЫ НА СЕЙ РАЗ...
Спорили семь городов
за честь быть отчизной Гомера —
Смирна, Родос, Колофон...
Впрочем, ни Бродский, ни Дардыкина не были первыми со своим неоГомером. Ещё в 1980 году, почти за тридцать лет до этого, назвал их любимца Гомером француз Жорж Нива. Кстати говоря, Л.Сараскина уверяет, что Солженицын сказал ей, когда она решила написать о нём книгу: «Я категорически против прижизненной биографии». Такой, дескать, он был Нравственник да ещё и Скромник. Но маниакально дотошный до всего, что о нём писали, он не мог не знать о множестве уже существующих его биографий. Тут и книги его первой жены Н.Решетовской (М., 1975, Омск, 1991 и др.), и «книга для учащихся» В.Чалмаева (М.,1994), и «Прощание с мифом» А.Островского (М., 2004)... Одной из первых в этом ряду и была замечательная книга Ж. Нивы.
Этот литературный жоржик первым сравнил или уподобил Солженицына не только Гомеру, но и Антею, апостолу Павлу (дважды) и Сократу, Аристиду, Марку Аврелию, даже аятолле Хомейни... Из писателей после Гомера — ещё Данте (три раза), Шекспиру, Вольтеру, Гёте, Бальзаку (дважды), Герцену (дважды), Достоевскому (дважды), Толстому (шесть раз).. Но и этого мало французику из Бордо! Тут ещё и Божья десница, и меч Божий... Как жалко и ничтожно выглядят на фоне такого изобилия Дардыкина со своим Бродский!..
Но как бы то ни было, а великая скорбь все эти дни захлёстывала «МК». И однако даже сквозь заливавшие страницы слёзы на всю Москву звучали с последней полосы зазывные голоса, приносящих немалый доход поблядушек: «Очаровашки! Супердевушки. 2000 р.»... «Любвеобильные. Тел. 995-06...»... «Суперкошечки. Недорого»... «Отдых с Эллочкой. Тел. 499-...»... «Темпераментные. Тел. 495...» ... «Красотки. Круглосуточно. 18 — 60 лет»... «VIP-досуг на ул. 1905 года. Тел. 596 -...». Это уж, видно, в самой редакции, которая там и находится — на ул. 1905 года. И так – полполосы! Скорбь вперемешку с блудом.
А ведь был в газете ещё и такой заголовок: «Россия просит прощения». Это у такого-то несчастного изгнанника, который, оказавшись в США, заявил: «Америка давно проявила себя как самая великодушная и щедрая страна в мире» (Русская мысль. США. 17 июля 1975). Прощения...Это у такого-то русского патриота, который взывал к американцам: «Я говорю вам, пожалуйста, вмешивайтесь в наши внутренние дела! Мы просим вас: вмешивайтесь!» (там же). Это у такого-то гуманиста, который мечтал: «Подождите, гады!.. Трумен бросит вам атомную бомбу на голову!» (Архипелаг, Париж, YMCA-PRESS. 1975. Т. 3, с. 52). Это у такого-то русофила, который, как выяснилось как раз в эти дни, в 1978 году принял участие в антисоветском фильме «Цена мира и свободы», созданном американским «Комитетом по существующей опасности». Там он выходит на сцену и, обращаясь к американским властям говорит о своей родине:
«Это мировое зло, ненавистное к человечеству, полно решимости уничтожить ваш строй. Надо ли ждать, когда американская молодежь будет гибнуть, защищая границы вашего континента?!» (http://www.movliesfoundonline.com/pover_of_nightmares.php).
Конечно, ждать не надо. И чем скорее, чем лучше. Какие могут быть сомнения!
НО ЕСЛИ ГОВОРИТЬ не об органах печати, а о конкретных лицах, то, несомненно, самые горькие и неутешные слёзы о Солженицыне пролил, конечно, уже упоминавшийся властитель дум Владимир Бондаренко в статье «Смерть пророка» (Завтра, №33”08). Он давний почитатель пророка и его недрёманный цербер.
Странное дело, немало умников, которые всеми доступными им способами и средствами поносят, гвоздят и проклинают Советскую власть, Советское время и тех, кто это время олицетворял, страшно обижаются, когда их называют антисоветчиками. Между тем теперь это просто определение, как шофер, футболист, алкоголик, шизофреник, наркоман... Но попробуйте так назвать, допустим, критика Б. или историка С. Сожрут! А потом сами лопнут от злости. Возьмите хотя бы этого С. Произошла антисоветская, антикоммунистическая контрреволюция. Власть идеализирует царское прошлое, самих царей, особенно последнего, превозносит политиков и вельмож того времени, глумится над Лениным, Сталиным, Дзержинским, над героями советской жизни и литературы, кино... Всем этим рьяно занимается и С. Он с режимом расходится только в двух пунктах — Сталин и евреи. Как же не антисоветчик!
Так вот, Солженицын был самым последовательным, всеохватным, круглосуточным, бессонным, короче говоря, самым «лютым антисоветчиком, сыгравшим огромную роль в крушении СССР», как сказал в «Комсомольской правде» Александр Проханов при вести о скоропостижной кончине Титана. Называли его и литературным власовцем. Кажется, первым назвал в «ЛГ» Александр Рекемчук. И что тут несправедливого? Власовцы боролись против Красной Армии и Советской власти оружием, а Солженицын против того же самого – пером, словом. Так его и называют «литературным».
В. БОНДАРЕНКО самозабвенно превозносит и защищает литвласовца почти с таким же усердием и пылом, как в той же «Завтра», «Дне» и «Советской России» много лет нахваливает своего непосредственного начальника Александра Проханова, от которого зависят зарплата, гонорар, командировки. И, конечно же, несмотря на то, что дядя у него был Героем Советского Союза, Владимир Григорьевич законченный антисоветчик и другим быть не может. В своих похвалах и восторгах он совершенно не знает границ. Например:«Кто-то там наверху отмерил Александру Исаевичу долгий срок жизни...». И мы сразу ошарашены: что за тон! Как это «кто-то там наверху», в бельэтаже? Да это богохульство! Тебе, аспид, что, неведомо, чья это прерогатива – отмерять сроки? И вообще к чему болтовня о долгом сроке: ему за его праведность кем-то там «дано было высказаться», а вот Пушкину и Лермонтову, Байрону и Шелли, Есенину и Маяковскому отмерено в два-три раза короче. Неугодны были кому-то там, на верхотуре? За какие грехи?
Бондаренко возмущён несправедливостью соотечественников к Пророку, но защитить, увы, не умеет: «Его обвиняют в том, что на фронте он попал не прямо на передовую в пехоту, как Виктор Астафьев, а в звуковую батарею, в тыл. Как будто молодой офицер сам определял место своей службы»... Тут много туфты и щепотка невежества. Во-первых, В. Астафьев служил вовсе не в пехоте, он был телефонистом в 92-й артбригаде 17-й артдивизии. Это знает даже Людмила Сараскина. Во-вторых, не служивший в армии Бондаренко не понимает, что А.С. прибыл на фронт после окончания училища уже командиром батареи в составе своей части. Тут он ничего не выбирал и его никуда не назначали. Большинство мобилизованных, конечно, не выбирали, где служить, — куда пошлют, там и служишь.
Но не таков Солженицын. Будучи призван в армию почему-то лишь в октябре 1941 года, он в марте следующего каким-то таинственным, по его словам, «сверхсиловым нажимом добился направления в артиллерию». Не совсем так: не в артиллерию, не на фронт, как можно подумать, а в артиллерийское училище в Костроме, по окончании в ноябре 1942 года училища – в Саранск, где формировался 794-й Отдельный армейский разведывательный артдивизион, куда он и был зачислен. Всё это заняло больше года. И вот, наконец, как пишет биограф Сараскина, «апрель – июль 1943 года: его дивизион как резерв Брянского фронта развернулся под Новосилем». Шёл третий год войны....
«Солжницына обвиняли в том,— слышим мы тот же скорбный голос,— что он писал с фронта полемические письма, упрёки в адрес режима, чтобы попасть в лагерь. Но если он и так был в тыловой батарее, то чего ему перед самым концом войны бояться гибели и рваться в лагерь?».
Сразу скажу: то, что для тебя, оборотень, теперь стало «давящим тоталитарным режимом», «советчиной», «сталинщиной», то для народа — Советская власть, при которой и ты при твоих данных блаженствовал. А смерти бояться у твоего Пророка были причины. Ещё и в сорок третьем году «Солженицын продолжал мечтать о мировой революции» и, как пишет Сараскина, он размышлял: «После этой войны не может не быть революции. И война Отечественная да превратится в войну Революционную» (с.233). И в сорок четвертом году писал жене: «Мы стоим на границах 1941 года – на границах войны Отечественной и Революционной». Он приветствовал это, но, судя по тому, как два года безуспешно рвался на фронт Отечественной, естественно усомниться, что он хотел бы стать участником войны Революционной. А потому вполне мог в расчёте на спасительный арест рассылать по многим адресам не «полемические», а клеветнические письма о государственном руководстве, о Верховном Главнокомандующем и не «упрёки режиму», а злобное глумление над Советской властью. Недавно председатель Госдумы мудрец Борис Грызлов изрёк: «Дума не место для полемики». Дума!.. А ты хочешь плюрализма в армии во время войны, на фронте.
«Его обвинили органы КГБ в том, что он был стукачём в лагере». Какие органы? Он сам, ловко упреждая возможное разоблачение, признался в «Архипелаге», который ты едва ли читал. Об этом рассказывает и Сараскина в своей книге о нём. Правда, она по неодолимой привычке к вранью уверяет, что «лагерный опер придумал «агенту» кличку» (с. 316). Но вот подлинный текст из «Архипелага». В ответ на предложение оперуполномоченного стать секретным осведомителем Пророк ответил:
— Можно. Это – можно.
Ты сказал! И уже чистый лист порхает передо мной на столе:
«ОБЯЗАТЕЛЬСТВО
Я, Солженицын Александр Исаевич, даю обязательство сообщать оперуполномоченному участка...».
Я вздыхаю и ставлю подпись о продаже души...
— Можно идти?
— Вам предстоит выбрать псевдоним.
— Ах, кличку! Ну, например, «Ветров».
Вздохнув, я вывожу: ВЕТРОВ» (т. 2, с. 358–359).
ЗАМЕТЬТЕ, это произошло в самом начале срока, и раскалённый шомпол ему при этом в задний проход не ввинчивали, о чём он любил рассказывать как о привычной забаве чекистов, голодом его не морили, бессонницей не истязали, даже разговаривали «на вы». А просто кликнули и спросили: «Можете?». И он тотчас: «Это – можно». А кличку назвал с такой быстротой и лёгкостью, словно уже заранее заготовил.
«Выдавать сексотов в КГБ не принято,— продолжает стенать бедный борец за права человека. — Что ж не сообщили, кто был сексотом из писателей. А вот Солженицына единственного не пожалели. Потому и не верится в эти россказни».
КГБ — это Комитет государственной безопасности. И если его агент становится агентом врага, то Комитет обязан сделать всё, чтобы обезопасить его, т.е. как минимум морально дискредитировать предателя-перебежчика, но бывают меры и покруче – так во всём мире. Кроме того, никто из писателей-сексотов «Архипелага» не написал — зачем же их оглашать?
Да и не один Солженицын был известен. Все знали, что тем же самым занимались, например, критик Я.Е.Эльсберг, драматург Б.А.Дьяков, а кое-кто сам покаялся на страницах «Огонька». Позвони своему единомышленнику В.Коротичу, он расскажет.
И как же так не верится тебе, коли дают точный адрес: т. 2, с.358. Это в первом издании, в парижском, а вот в последнем, что вышло в Екатеринбурге (и Парижу, и Москве уже обрыдло): т. 2, с.295. Неужели у тебя его нет? Ну, сбегай в «Сотый» на улице Горького, купи, потраться. Лишний раз не съездишь на Цейлон.
«Его обвиняют чуть ли не в американском шпионаже». Ну, перестань врать, отдохни. Никто американским шпионом его не считал, но вне всякого сомнения он был, как ныне деликатно выражаются, «агентом влияния» на Западе, антисоветским тараном США — тараном такого же назначения, как Чубайс или Кох в России. А вот в лагере он действительно был шпионом. Как же ещё назвать человека, который следит за другими и докладывает начальству о их поведении, мыслях и планах. Да, лагерный шпик. Плоды его деятельности на этом поприще опубликованы и за рубежом (Гамбург. «Neue Politik» №2”78) и у нас, например, в «Военно-историческом журнале», №12”90, а также в журнале, который так и назывался — «Шпион» (№2”94). У тебя же есть его письма. Вот и сличи его столь характерный почерк в этих письмах с почерком прилагаемого ниже доноса. На нём служебные резолюции. В левом верхнем углу: «Доложено в ГУЛаг МВД СССР. Усилить наряды охраны автоматчиками. Стожаров». Внизу: «Верно: нач. отдела режима и оперработы Стожаров». Сличи, поработай.
«ОБВИНЯЮТ В ТОМ, что он желал разбомбить Советский Союз атомными бомбами. Слова одного из героев книги приписывают автору». Тут проще всего было бы назвать этого героя, процитировать его, указать сочинение, страницу. Но Бондаренко этого не делает, потому что никакого героя нет. А буквально рядом на этой же странице «Завтра» его кормилец А. Проханов пишет: «В своей испепеляющей ненависти к коммунизму Солженицын в сердцах призывал американцев сбросить на проклятых красных ядерную бомбу». Ну, «в сердцах» или хладнокровно, это для сгоревших в пламени взрыва безразлично. Конечно, ожидать от Проханова с его газетой, мятущейся от прославления Колчака к прославлению Сталина, от Сталина – к Столыпину, от хвалы Ленину к клевете на него и дошедшей, наконец, недавно до братания царя Николая со Сталиным как продолжателя дела империи Романовых,— конечно, ожидать от Проханова чёткой позиции и в отношении к Пророку не приходится. Но всё-таки спроси у него, где он это взял.
Впрочем, уж так и быть, открою секрет: Александр, зная о самом факте, позвонил мне как выдающемуся солжинцоведу и попросил процитировать, указать том и страницу. Я указал. Но здесь у него оказалась одна неточность: на сей раз Солженицын не «призывал», а мечтал, пророчествовал, как и полагается Пророку. Я это пророчество уже привёл выше по первому изданию, приходится повторить по последнему, 2007 года: «Подождите, гады! Будет на вас Трумен! Бросят вам атомную бомбу на голову!» (т. 3, с.45). А призывал он американцев к войне против СССР в других случаях, которые опять-таки указаны выше.
В своё время после публикации в «Нашем современнике» убийственной подборки читательских писем о Солженицыне и статьи жившего в США В. Нилова о нём В. Распутин, И. Шафаревич и В. Бондаренко опубликовали гневный протест и вышли из состава редколлегии журнала. Как думаете, читатель, на сей раз после того, как Проханов написал в «Завтра», что в грузинской армии, наступавшей на Цхинвал, был батальон им. Солженицына и его остатки первыми ворвались в Тбилиси, теперь Бондаренко повторит свой благородный поступок – откажется от должности зама, выйдет из редколлегии?
Я думаю, что этого не произойдёт. Ну смотрите: Бондаренко и в похоронной статье не мог обойтись без похвалы родному начальству посредством своей специфической системы ценностей. Уверяет: «...Александр Солженицын оказался близок Александру Проханову». В чем именно? Во-первых, говорит, в «осторожной поддержке путинского правления». Так и я поддерживаю, например, отпор грузинским фашистам, но мне отвратительна мысль, что, следовательно, я «оказался близок» человеку, вопившему: «Будет на вас Трумэн с бомбой!». Во-вторых, говорит Бондаренко, этим двум Александрам «не нужны ни награды, ни премии, ни личное благополучие». Да перестань ты болтать! Сделай для успокоения десять глубоких вдохов-выдохов и посчитай, сколько премий у твоего Пророка. Сам же пишешь: «Он оброс премиями». Действительно, как старый пень поганками. Почти догнал тебя. Уж так оброс, что из самого побеги попёрли в виде собственной премии.
А что до благополучия, то оно нужно всем нормальным людям – и личное, и семейное, и государственное. Но за этим словом порой скрывают совсем иное – жадность, скупердяйство, ненасытность. И у Проханова за долгие годы я этого действительно не замечал. Наоборот, например, получил он премию 10 тысяч долларов и отдал её сидевшему в тюрьме Лимонову. Благородно. А твой Справедливец и Нравственник? Не постеснялся в дополнение к заморскому поместью отхватить ещё одно на любимой родине. И в два раза больше. И не где-то в Вологодской области, а в городской черте столицы. Пять гектаров! «Избранник русского неба и русской земли», как его величает Распутин. Скорее земли, чем неба.
КРИТИК В ХРОНИЧЕСКОМ восторге: «Я всегда поражался мужеству этого необычайного человеке... Он имел мужество замахнуться на невозможное» — на Советскую власть, вскормившую и его, и Бондаренко. Ещё и Валентин Курбатов в «ЛР» восхищается «целостной, исполненной мужества жизнью» Пророка.
Да где же это мужество?
Во-первых, на фронт рвался аж целых два года. А на фронте у него, у молодого офицера при оружии, был, например, случай заступиться за одного пленного власовца, которого какой-то сержант лупил кнутом, а это, разумеется, незаконно. И что? «Я прошел мимо, ничего не сказал: вдруг этот власовец какой-то сверхзлодей?». Словом, струсил. Помните? — «Аудитория мала». Он всегда найдёт оправдание себе.
Но вот его арестовали, предъявили обвинение, он поначалу считал это несправедливым, но со всем согласился, всё подписал да ещё попутно заложил друзей, знакомых и даже родную жену. И сам же признался: «Оглядываясь на своё следствие, я не имел основания им гордиться. Конечно, мог держаться тверже. А я себя только оплёвывал» (т. 1, с. 142). «Затмение ума и упадок духа сопутствовали мне в первые недели» (там же). Это и есть мужество? А что же тогда трусость? «Я, сколько надо было, раскаивался и сколько надо было, прозревал» (там же, с.143). Мало того, ещё и мужественно благодарил следователя И.И.Езепова за то, что вовремя арестовали, не дали погрязнуть ещё глубже.
Однако прошли «первые недели». И что? Ему предложили стать в лагере секретным осведомителем. Легко и просто, безо всякого сопротивления соглашается. И примеров такого «мужества» Пророка можно привести множество даже из той поры, когда он обрел широчайшую известность и стал Нобелевским лауреатом.
В 1974 году перед высылкой из страны его поместили в Лефортовский изолятор. Всю ночь он думал не о жене и малых детушках, оставшихся без кормильца, а терзался мыслью: вставать или не вставать утром, когда в камеру войдёт начальство? Твердо решил: не встану! «Уж мне-то теперь что терять? Уж мне-то можно упереться. Кому ж ещё лучше меня?». Действительно, всемирному-то лауреату! Но вот и утро. Входят несколько человек. Лауреат храбро сидит. Вошедший полковник спрашивает: «Почему сидите? Я начальник изолятора». Александр Исаевич отрывает свою апостольско-нобелевскую задницу от матраца и встаёт, руки по швам. Где мужество?
На заседании Политбюро 7 января 1974 года гораздо правильнее говорили о Солженицыне. Брежнев: «Этот хулиганствующий элемент разгулялся, действует нахальным образом. Использует гуманное отношение Советской власти и ведёт враждебную работу безнаказанно». Суслов: «Он обнаглел...». Подгорный: «Это враг наглый, ярый... Делает всё безнаказанно». Демичев: «Он с большой наглостью выступает против советского строя». Кириленко: «Он всё более наглеет» (Кремлёвский самосуд. М., 1994. С. 354–358). Так вот, не мужество, а наглость, не смельчак, а нахал.
Бондаренко скажет: «Ну, нашёл на кого сослаться. Да это же мракобесы!». Во-первых, ни один из этих мракобесов не глупее тебя, Сараскиной и Распутина, вместе взятых. Уж во всяком случае никто из них не только сказать с трибуны съезда, но даже подумать под одеялом не мог: «А не выйти ли Российской Федерации из состава Союза ССР?». А главное, сам-то Пророк, представь себе, властитель дум, совершенно согласен с членами Политбюро. Он признавался: «Я не понимал степени дерзости, с которой мог теперь себя вести». То есть это были не смелость, не мужество, а в зависимости от обстоятельств, в том числе от зарубежных, точно дозированная, дозволенная дерзость. Но дальше ещё откровенней и точней: «Я обнаглел...»... «Я так обнаглел...»... «После моего наглого письма...»... «Я вел себя с наглой уверенностью»... «Я избрал самый наглый вариант...»... «Я обнаглел в своей безнаказанности» и т. д. Полный консенсус Пророка с Михаилом Андреевичем Сусловым и другими членами ПБ! Да ещё – решительный отлуп вам с Сараскиной. В слове «безнаказанность» весь секрет его наглости под маской мужества: с ним цацкались, его тетешкали, уговаривали, увещевали... И подобно тому, как Бондаренко и Сараскина не могут понять разницу между, допустим, своей литературной плодовитостью и литературным талантом, так не понимают они и разницу между мужеством и наглостью. Хотя их герой сам буквально вопиёт: «Я наглец! Ну, вглядись, Бондаренко, ну, протрите глаза, Людмила Ивановна: я редкостный, небывалый, невиданный наглец, взлелеянный советскими пентюхами!». Не внемлют...
О ТОМ, НАСКОЛЬКО эти два критика великие мыслители, кажется, убедительней всего свидетельствует такой размышлизм Бондаренко: « Я бы, не стесняясь (этого от тебя никто и не ждёт. — В.Б.) сравнил судьбу Солженицына с судьбой Толстого (да ведь ещё до тебя сто или двести раз сравнивали, один Жоржик – 6 раз. — В.Б.). Не будем рассуждать о художественных высотах, время покажет». Ещё, дескать, посмотрим, чья высота выше. В таких случаях всегда прячутся за время: «Со временем мы поймём, кого потеряли, какое ёмкое, спасительное для жизни народа наследие обрели... Планетарный писатель...». А теперь, мол, понимают это лишь избранные интеллектуалы – я да Радзинский, Распутин да Кох, Крупин да Немцов...
Если бы Бондаренко знал историю русской литературы хотя бы в объеме нынешней средней школы, то вспомнил бы, какова высота Пушкина и Гоголя, Толстого и Достоевского.... и так до Шолохова и Твардовского современники поняли сразу. В русской литературе непризнанных гениев не было. Впрочем, и этого тоже оценили сразу: тот же Распутин и другие, только что помянутые антисоветчики объявили его Апостолом, Пророком, Могучим Нравственником и т.д. А вот как патриоты своей страны — Шолохов: «Болезненное бесстыдство»; Твардовский: «У вас нет ничего святого»; Гамзатов: «Он пришёл с давней наследственной враждой к нашему обществу».; Ираклий Абашидзе: «Мало я видел таких наглецов»... Это можно цитировать долго. Неужели думаешь, Бондаренко, что современники и тебе не знают цену? Неужели вы с Сараскиной рассчитываете на потомков?
Дальше: «Если и сейчас Владимир Крупин боится «толстовской ереси», то можно понять, как относилось к Толстому ортодоксальное православное общество тех времен, что писали о нём официальные и православные критики». Во-первых, Бондаренко, твой Крупин как некая мера чего-либо годится лишь для познания глубины предательства. И бояться ему надо не «толстовской ереси», а невежества и бесстыдства, при коих можно с легкостью невероятной из парторгов КПСС обернуться сытым профессором Духовной академии с квартиркой в проезде МХАТа и клеветником на партию, в которой с двадцати лет состоял лет сорок, да на власть, которая вытащила недоросля из глухой деревни и посадила в первопрестольной великим писателем. Вот в патриотическом восторге травит он баланду, как в первые дни после окончания войны советские офицеры в берлинском ресторане выбросили в окно невежливых американских офицеров. На каких идиотов это рассчитано? Не говоря уж ни о чём другом, в те дни ни ресторанов, ни американских офицеров в Берлине и не было. Американский сектор оккупации появился в Берлине лишь после Потсдамской конференции, которая закончилась 2 августа, почти через три месяца после окончания войны. В другой раз Крупин советует нам выйти всем на улицу и гаркнуть: «Янки, гоу хом!» — и Америка рассыплется. А читал его сочинение, лихо озаглавленное «Прощай, Россия! Встретимся в раю». Как просто такие перемётчики родину-то свою на тот свет спроваживают. И с чего он взял, что при такой оборотливости ему уготована персональная жилплощадь в раю? Но Бог с ним, с этим Крупиным. Удивительней другое.
Можно понять, говоришь, как относилось к Толстому ортодоксальное православное общество. А чего ж тут понимать – всё давно известно. Никакого ортодоксального религиозного общества в России не было, а ортодоксы были. Один из них – не любезный ли вам с Крупиным обер-прокурор Синода К.П.Победоносцев, что, по слову Блока,
Над Россией
Простёр совиные крыла.
Он и организовал отлучение великого писателя от церкви. А «ортодоксальные критики» в 1897 году писали Толстому письма с угрозой убийства. Как же относились к Толстому не ортодоксы, а любящие родину русские люди, можешь узнать из рассказа «Анафема» не Крупина, а Куприна. Между этими писателями разница несколько больше, чем между их фамилиями.
«И оба (Толстой и Солженицын) доказали свою правоту». Да что ж так скромно? Мог бы и радостней сказать: «Толстого-то дважды выдвигали на Нобелевскую премию, да не дали, а моему любимцу – с ходу да ещё кучу других. Разве это не доказательство его правоты?! Вот и у меня – куча, а у Бушина – одна-единственная. Вот и судите, кто прав».
И этого ему мало! И вот до чего доходит асмодей демократии: «Для крушения царского режима Толстой сделал больше, чем Солженицын для крушения советской власти». Он считает, что и та и другая, как равное зло, заслуживали смерти. «И оба сделали своё дело разрушения не ради собственной выгоды, а ради народа». Родом так или как?.. Через двадцать лет после крушения царского режима наш народ из мировых задворок вышел в первый ряд человечества. Через тридцать лет страна, разгромив мировое зло фашизма, стала сверхдержавой. А через двадцать лет после крушения ненавистной тебе Советской власти, после предательства трусливыми властителями всех, кого только можно, после бесчисленных унижений ограбленный твоими друзьями народ советским оружием наконец одержал победу над 30-тысячной армией чемпионов по бегу. «Гарун бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла...». Твой Солженицын крушил Советскую власть не «ради народа», а именно ради собственной выгоды и ради таких, как ты, Абрамович, Чубайс и другие кровососы разного калибра. Толстой с котомкой ушёл темной осенней ночью из своего поместья и отринул все выгоды графской жизни, а твой без конца хватал неисчислимые гонорары, премии да ещё обрел два поместья, в одном из коих Бог его и прибрал.
От Толстого цербер переходит к Шолохову: «Может быть, и неприятие Солженицыным Шолохова...». Неприятием литературный кровосос и лакей называет злобные выпады против Шолохова, участие в компании клеветы об авторстве «Тихого Дона».Неприятие, говорит, «не столько политическое, сколько соперническое, напоминающее осознанное «незнакомство» друг с другом Толстого и Достоевского». Словцо-то: соперническое... Глух, как тетерев. Чтобы изречь чушь о литературном соперничестве, надо не только ничего не понимать в том, что это за писатели, но и вообще соображать туго: пустяковое, мол, политическое различие было между ними. А вот литературное соперничество... И не видит, не соображает, что Шолохов не только великий писатель, но и великий советский патриот, коммунист, а этот – пещерный антисоветчик. Шолохов в 1933 году, обратившись к Сталину, спас от голодной смерти 92 тысячи земляков (Ю.Мурзин. Писатель и вождь. М.,1994. С.59), а у этого руки в крови не одного только Андреяшина, и он же звонил на весь свет о «палаческих руках» Шолохова, что и ныне со смаком тиражирует литературная сявка. Первый получил Нобелевскую премию за необыкновенный художественный дар и пронзительную правду о своём времени, а этот – за грязную клевету на свою родину, в том числе и на премию Шолохову, которая-де «оскорбила русскую литературу». Конечно, оскорбила, если под русской литературой понимать Солженицына да Сараскину.
А что касается незнакомства Толстого и Достоевского... Солженицын ужасно досадовал по поводу смерти Ахматовой: «Так и умерла, ничего не прочтя!». Ничего из его великих сочинений. Это для него главное. Но и тут, как всегда, враньё. Он всучил ей свои стихи, она прочитала их и дала ему трогательный материнский совет немедленно прекратить и никогда больше этим не заниматься. Так же отнёсся к его виршам и Твардовский. А Сараскина в своём 1000-страничном сочинении то и дело цитирует эти деревянные чурки как образцы художественности, не соображая, что позорит этим и кумира, и себя. Например:
Она взросла непробретливого склада,
И мне отца нашла не деньгами богата.
Был Чехов им дороже Цареграда,
Внушительней империи – премьера МХАТа...
Или:
То заскачет он ко мне наверхове (!),
То заеду я к нему на опель-блитце,—
Мысли-кони застоялые играют в голове,
И спиртной туман слегка клубится...
Такие кони в спиртном тумане то и дело играли у него в голове. Но кем надо быть, чтобы такие дары конской музы предлагать вниманию Ахматовой и Твардовского! А мадам Сараскина находит эти сочинения «изящными». И тоже – кем надо быть? А я, право, не в силах процитировать ещё и пару строк.
Когда Твардовский лежал уже на смертном одре, Солженицын всё совал и совал ему в обессилевшие руки свои рукописи и приговаривал: «Теперь ему хоть перед смертью прочитать бы. Это нужно ему как железная опора». Ну, в самом деле, как он будет без такой опоры на том свете! Вот таким было его отношение к смерти даже тех, кто так много для него сделал.
А Толстой писал критику Николаю Страхову о смерти Достоевскоо: «Я никогда не видел этого человека и не имел прямых отношений с ним; и вдруг, когда он умер, я понял, что он был самый близкий, дорогой и нужный мне человек... Я его так и считал своим другом, и иначе не думал, как то, что мы увидимся и что теперь только не пришлось, но что это моё. И вдруг за обедом – я обедал один, опоздал – читаю: умер. Опора какая-то отскочила от меня. Я растерялся, а потом стало ясно, как он мне был дорог, и я плакал, и теперь плачу...».
МОЖНО ПРЕДСТАВИТЬ Солженицына заплакавшим при известии о смерти Шолохова? В своих бесчисленных и многословных рассказах о себе самом, драгоценном, у него есть только один случай, когда он плакал: жена выгнала с дачи, купленной на её доцентский заработок... Покойный поэт Борис Куликов (1937–1993) в своё время рассказывал, что Виктор Астафьев однажды сказал ему: «День смерти Шолохова будет самым счастливым днём моей жизни». Поздний антисоветчик Астафьев превозносил давнего антисоветчика Солженицына. И есть основания думать, что самым счастливым днём жизни у них был один и тот же день — 21 февраля 1984 года.
Интернет:
— Стукач. Потому так хорошо и сохранился.
— Видать, неспроста затмение-то было.
— Назначенный мудрецом, совестью нации, он умер незаметно ещё при жизни.
— Чудесная новость. Неделька началась просто отлично.
— Нет, ну просто ПРАЗДНИК какой-то!
— А чего радоваться-то? Ну, помер гадёныш. Так ведь все гадости исполнил. И помер сам. И не под забором в изгнании, не на виселице...
— Жаль, что помер. Предательство и враньё возводятся в пример для подражания.
— Стукач. Потому так хорошо и сохранился.
— Шолохов дал ему точную характеристику.
— Будем ждать нового издания «Архипелага», где АИС расскажет всю правду об Аде, как там его пытали, обвиняя в шпионаже в пользу Рая.
— Буш и Саркози скорбят...
— Камрад, но он был на фронте, имел боевые ордена...
— Да, был. Но, во-первых, не четыре года, как уверял, а два. Есть разница? И зачем врать-то? Во-вторых, командовал не огневой батареей, как опять же врал, а звуковой. Есть разница? В-третьих, возил с собой портрет не Суворова или Кутузова, не Ленина или Сталина, а Гитлера. Есть разница? Об этом рассказал его ординарец Соломин. Наконец, ордена? Да как он мог не добиться их такой во всём ухватистый и пробивной! Даже супругу получил себе в землянку. А уж орден-то! Тем более – в конце войны.
— А портрет мог оказаться случайно.
— Может, и это написал случайно: «Какая разница, кто победит! Если немцы, то снимем портрет с усами и повесим с усиками. Справляли ёлку на Новый год, будем – на Рождество. Только и всего». Он надеялся, что Гитлер подарит ему Деда Мороза на ёлку...
— Собчак помер, Ельцин помер, Солженицын помер... Гаснут светочи.
— Он насрал на мозг моему поколению и продолжает срать нашим детям.
— Помер Солженицын. Слава России!
— Можно заказать Каспарова или Новодворскую? Куда обращаться?
— Проверить факт смерти.
— Факт налицо. Дополнительных усилий не требуется.
— Высылаю дюжину осиновых кольев.
— От такой потери молодая демократия может и не оправиться.
— После операции в ГУЛАГе прожил ещё 60 лет. Его спасли сталинские палачи. Ну не сука!
— Умер гр. Ветров. Сейчас перед небесным кумом отчитывается.
— Неужели в лагере лечили рак?
— Он для начальства был свой. Потому и лечили.
— Надо было за каждую книжку, за все 30 томов вранья и клеветы таскать его по судам, чтобы остался в памяти народа как стукач, клеветник, чтобы имя его стало в ряд с Иудой.
— Надеюсь, Михаил Сергеевич не заставит нас ждать до 90-летия.
— С.Кара-Мурза хорошо сказал о нём: «Уничтожили Советскую власть. Сделали всё, как он просил. А он опять недоволен: нет, вы убейте, но так, чтобы было красиво,чтобы покойник был розовеньким и улыбался. Вечно недовольный!
Я ПРОСМОТРЕЛ 54 СТРАНИЦЫ ТАКИХ ОТКЛИКОВ.
О похоронах Пророка Бондаренко пишет: «Огромной толпы не было ни в Академии наук, ни в Донском моныстыре». Это почему же? Ведь Пророк! Оказывается, «не дива же телевизионная!». А какую «диву» хоронила огромная толпа? А Пушкин, Толстой, Есенин – «дивы»? О первом из них он вот что, видите ли, имеет сообщить: «За гробом Пушкина совсем немного друзей шло». Как? При такой-то славе! Откуда взял? Если совсем немного, то назвал бы двух-трёх? Может, брат Лёвушка, Вяземский, Нащокин?.. Русская литература никогда не интересовала Бондаренко. Это для него всегда было лишь полем демагогии и ареалом пушного промысла. Так вот, когда Пушкин был ранен, весть об этом без радио и телевидения, даже без телефона, тотчас облетела весь Петербург, и к его дому на Мойке всё время, пока он боролся со смертью, стекались толпы народа. Власть испугалась, что его похороны выльются в грозную манифестацию. Ведь Лермонтов уже написал:
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, гения и славы палачи...
И вдруг эти стихи прогремели бы на похоронах?..Поэтому царь приказал тайно в ночь с 1 на 2 февраля увезти покойного поэта в Михайловское, в Святогорский монастырь. Гроб с его телом сопровождали только три человека: старый друг Александр Иванович Тургенев («Тургенев, верный покровитель...»), дядька Никита Тимофеевич Козлов («Грустно нести тебе меня?» — спросил его Пушкин, когда тот нес его, раненого, на руках из кареты в квартиру) и жандармский полковник Ракеев. Не его ли ты, Бондаренко, имел ввиду, говоря о немногих друзьях поэта?
А что если бы решили хоронить Солженицына в Кисловодске, где он родился, или в Ростове-на-Дону, где долго жил, или, наконец, что было бы лучше всего, — в штате Вермонт, где тоже лет двадцать...Кто бы поехал с его гробом?
Но похоронили Апостола в Москве на кладбище Донского монастыря, рядом с могилой знаменитого историка Ключевского. Разве мог Василий Осипович ожидать такого исторического соседа? Надо было – рядом с Деникиным. Как литературного Шкуро.
Владимир БУШИН.
Москва, сентябрь 2008 г.
(Печатается с сокращением).
От гл. редактора «Красноярской газеты» Олега Пащенко:
— Давно когда-то, на исходе юных своих лет, прочитал умную книгу протестанта Э.Ренана «Жизнь Иисуса». Очень настороженно и напряжённо читал. Потом взял ручку и в заголовок дописал «плоти». Получилось «Жизнь ПЛОТИ Иисуса». Прав ли?.. Возможно. Ведь ТОНКИЙ МИР и, грубо сказать, НУТРО, не доступны для исследований... Вот и о нас, не дай Бог, вдруг станут писать. КАК НАПИШУТ? Наверное, больше о плотском — о том, как выглядел, что ел, пил, как спал, что говорил чинно с трибуны или в сердцах за дружеским столом, кого обнимал, кого отталкивал, какую шляпу носил или галстук... А жизнь ДУШИ? А жизнь ДУХА? Непостижимо, конечно.
Печатая о Солженицыне страстные и спорные, хладнокровные и доказательные строки из-под пера уважаемого В.С. Бушина, приглашаем всех мыслящих и неравнодушных присоединиться, пишите нам. А что касается острых инъекций в адрес любимых и почитаемых русскими людьми Валентина Распутина и Владимира Бондаренко... Навсегда и их имена вписаны в славную историю русского духовного сопротивления и устроительства. Да, живые и творческие люди. Иногда споткнутся, не без этого. А в общем, оставьте, «это спор славян между собою...». Сочтёмся. Мы свои же люди.
ВЛАДИМИРУ СЕРГЕЕВИЧУ БУШИНУ — СПАСИБО.
БРИЛЛИАНТЫ Шадриных
Бриллиантовую свадьбу в сентябре отметили минусинцы: журналисты ШАДРИНЫ Ирина Ефимовна и Афанасий Артемьевич.
Познакомились они на пароходе, который вез их в неизвестные края – на Енисейский север. Оба ехали по путевкам на работу. Фронтовик и журналист Афанасий Артемьевич по направлению крайкомом партии ехал в Дудинку редактором газеты «Советский Таймыр». Вскоре полюбила беспокойную работу корреспондента газеты и комсомолка Ирина.
С тех пор 60 лет они вместе. Оба – известные в крае журналисты, ими исхожено и изъезжено сотни дорог, опубликовано несколько сотен статей, очерков и информаций о людях самых разных профессий, ударниках пятилеток, ветеранах войны и труда, по истории края, репортажей с известных строек. Они умели грамотно подметить недостатки и с помощью краевых, республиканских и местных газет добиться их устранения.
Шадрины известны в нашем крае и как авторы нескольких книг по истории, краеведению и культуре. Афанасия Артьемевича называют легендой красноярской журналистики и неутомимым краеведом, его статьи на самые актуальные темы до сих пор публикуются в родной газете «Красноярский рабочий». А Ирину Ефимовну друзья с любовью называют самым дотошным и справедливым театральным критиком. В этом году в издательстве «Буква» вышла её книга «Времен связующая нить» – плод многолетней работы, охватывающая более чем 100-летний период театральной жизни Минусинска и ряда городов России. Книга стала своеобразной энциклопедией театральной жизни края.
И сегодня они продолжают творчески работать с архивным материалом, накопленным в записных книжках за долгие годы, сотрудничают с молодыми поэтами и писателями, постоянно в курсе всех общественно значимых событий в городе и крае. И оба остались верны однажды избранной партии – коммунистической. Они по-прежнему молоды душой, часто спорят и в поисках истины в каких-то вопросах, как правило, приходят к общему «знаменателю». А иначе их и представить невозможно.
Их дети — сын и дочь —достойны своих родителей. Взрослыми и самостоятельными стали и трое внуков.
Галина КАНКЕЕВА.
Минусинск.
Сибиряки-красноярцы помнят и скорбят
В Красноярском крае прошла акция памяти жертв войны в Южной Осетии — исполнилось 40 дней с начала нападения грузинских войск на Цхинвали. По инициативе национальных, религиозных общественных объединений во взаимодействии с управлением общественных связей губернатора Красноярского края организовали и провели траурные акции, поминальные службы и общественные мероприятия.
Общественная палата ветеранов Гражданской ассамблеи края под председательством Владимира Бурцева организовала митинг у памятника воинам-интернационалистам на Поклонной горе г. Красноярска. На мероприятии присутствовали члены Общественной палаты ветеранов края, которые душевными словами поблагодарили ребят — солдат нашего миротворческого контингента в Южной Осетии, участников операции по принуждению Грузии к миру.
Депутат городского Совета, председатель Красноярской региональной организации Общероссийской общественной оргнанизации «Российский Союз ветеранов Афганистана» Михаил Евгеньевич Яшин, ветеран войны в Афганистане, в частности сказал : «Когда мы открывали этот памятник в 2000 году, мы надеялись, что больше не придется отправлять наших ребят в горячие точки и матери не будут оплакивать невернувшихся домой сыновей. Есть такая песня «Хотят ли русские войны?». Она приходила мне на ум каждое утро, начиная с 8 августа, и я горжусь нашими парнями, которые достойно исполнили свой человеческий и воинский долг в Южной Осетии».
Ветераны локальных войн и конфликтов Красноярского края возложили венок в память российских воинов-миротворцев, погибших при предотвращении гуманитарной катастрофы в Южной Осетии. Вечная память и вечная слава российским воинам-миротворцам!
Представители национальных общин, проживающих в Красноярском крае, представители общественных, молодежных организаций провели митинг на набережной Енисея. Сибиряки почтили память жертв войны в Южной Осетии.
Поминальные мероприятия, панихиды прошли в этот день в монастырях и соборах края. Одновременно митинги и шествия по инициативе общественности и краевых властей состоялись в большинстве муниципальных районов края, населенных пунктах.
Светлана ДОЛЖЕНКОВА.
«НОВЫЙ ВЗГЛЯД» в будущее
В начале октября в Красноярске по адресу: ул. Мичурина, 17 состоится грандиозное открытие уникального Центра IT-технологий, создающегося на базе муниципального учреждения Молодёжный центр Ленинского района.
В СТРАТЕГИИ государственной молодежной политики в России (2006 г.) обозначен ряд проектов, в рамках которых должна строиться молодежная политика. Одним из таких ключевых проектов является «Российская молодежная информационная сеть «Новый взгляд», основой которого является использование информационно-коммуникативных технологий (ИКТ).
Деятельность в этом направлении не только актуальна и имеет высокий спрос на всех уровнях социальной лестницы, но и необходима для развития молодежного сообщества, муниципалитета и государства в целом. Безусловно, завтрашний день – это день информационной культуры. Уже сегодня хорошо заметно смещение центра тяжести внимания молодежи в сторону получения информации через технические средства, такие, как телевидение и интернет, мобильную связь.
Сегодня Молодёжный центр Ленинского района имеет значительный потенциал и запас времени для перехода в принципиально новое качество, а к 2012 г. совершит диалектический скачок, став Красноярским молодежным центром информационных технологий и коммуникации.
К началу 2009 года нами запланирован запуск следующих ИКТ-проектов:
— «Красноярское пространство виртуальной коммуникации»;
— Медиа-портал «Красноярский молодёжный форум» (www.kmforum.ru);
— «Сайт M-Center» (www.mcenter.nm.ru);
— «Красинфопатент»;
— «Молодёжная информационная система YarMap».
Таким образом, Молодежный центр ждут серьезные преобразования, которые в конечном итоге приведут к созданию мощнейшей ячейки по работе с молодежью, удовлетворяющей потребности институтов гражданского общества, представителей бизнеса, муниципалитета и государства в целом.
Олеся УШАКОВА.
ДЕТЕЙ – В СЕМЬИ
ЮРА – малыш с нежной кожей и удивительно взрослым взглядом. Открытый для общения, с очаровательной улыбкой. Необычайно активен. Ему 1 год.
АЛЁНА – уже вовсю гулит, умеет переворачиваться с животика на спинку. А какая у Алены очаровательная улыбка! Когда она улыбается, всем окружающим становится радостно и хорошо. Малышке 7 месяцев.
НАДЯ – очаровательная девочка с любопытными глазками, просто чудо, а не ребенок! Невозможно оторвать взгляд от этой трогательной и такой беззащитной малышки, ведь ей 5 месяцев.
ВАЛЕНТИН – подвижный и жизнерадостный мальчуган, покоряет воспитателей очаровательной улыбкой и заразительным смехом. Любит играть с машинками. Ему 1,5 года.
По всем вопросам усыновления, удочерения либо оформления опеки, патронатного воспитания обращайтесь в Центр развития семейных форм воспитания по адресу: Красноярск, ул. Парижской коммуны, 35. Телефоны: (3912) 58-15-32, 58-15-33. Е-mail: opeka@krsn.ru
